Казалось бы, что общего у верующего и у воина? Христианин по евангельской заповеди должен вроде как подставить вторую щеку, если его ударили. А у воина в руках оружие и его задача – давать отпор. С другой стороны в руках у Бога вся наша жизнь и на земле, и после смерти. И это придает храбрости защитнику. А ещё есть евангельское «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», где самопожертвование стоит на первом месте.
У Алексея Шахмина нет сомнений ни в первом евангельском утверждении, ни во втором. И сейчас он воин. На момент отправки на фронт, 8 февраля 2023 года, он 8 лет являлся старостой Петро-Павловского храма.
Он высококлассный юрист, профессиональная деятельность которого продолжалась одновременно с христианским служением, и она помогла многим. К Алексею Алексеевичу обращались по разным юридическим вопросам, в том числе, судебным. Да и мы, собственно, познакомились с ним лет 15 назад, когда редакции «Диалога» понадобилась правовая помощь. Уже потом повстречались в церкви.
Классный, увлеченный и увлекающий за собой, невероятно ответственный 10 лет он организовывал для детей воскресной школы палаточный лагерь и речные сплавы. В походах под руководством Шахмина участвовали и мои сыновья. И каждый раз по возвращении я слушала их восторженные отзывы о том, как всё замечательно прошло. И сейчас, когда узнала, что Алексей Алексеевич пришёл в отпуск, первым делом позвонила его супруге Марине с просьбой посодействовать нашей встрече. Сегодняшний наш разговор, конечно же, не о летней прогулке, а об участии в специальной военной операции – самом серьезном времени и тяжелом испытании для каждого непосредственного участника этого события и для страны в целом. Начистоту и без прикрас, так как умеет говорить Алексей Шахмин.
Алексею Алексеевичу 49 лет. Он в хорошей физической форме. Общительный, радушный, искренний. За время пребывания на СВО ещё больше поседел. И глаза из голубых стали серыми и очень серьёзными.
– И всё же, что послужило тому, что вы решили принять участие в СВО?
– Моя прежняя работа была связана с органами. В декабре 2022 года мне позвонили, сказали, что нужны люди, что надо, что «если не хочешь, тебя никто заставлять не будет». Мобилизация на тот момент уже закончилась, уже набрали определённое количество военнослужащих. Я сказал, что соглашусь, и подписал контракт на полгода, до августа 2023 года, но обстоятельства сложились так, что остался дольше.
Я сделал это осознанно, исходя из собственных соображений: видел, как отпевали и хоронили парней (привозили совсем молодых пацанов), и было не по себе – они там воюют, а я тут в стороне остаюсь.
По приезде, как и положено, сразу же на месяц попал на полигон на обучение. Потом ещё месяц подбирал команду и готовил парней. Потом нас отправили на Бахмутское направление.
– Кем служите?
– Я командир взвода на офицерской должности на передовом пункте управления. Пару недель мы тренируемся, следующие две недели выезжаем на задание на линию боевого соприкосновения. Хочу сказать, что наши офицеры – это герои, среди офицерского состава всегда значительные потери.
– С какими мыслями вы приехали на фронт и какие ощущения у вас сейчас, по прошествии года и трёх месяцев службы? Одолевал ли страх?
– Это был не страх. Даже не знаю, как сказать, но романтизма не было точно. Я примерно знал от ребят, которые в Чечне служили, что такое война. Может быть, вы смотрели вагнеровский фильм, как они там брали территорию, снимался, кстати, в Бахмуте. Вот какие-то более-менее такие представления у меня были. Знал, что опасно, знал, что страшно. Когда туда приехал, там, конечно, всё по-другому. Но прошло совсем не много времени, и сформировалось своё представление, даже не знаю, как его описать. Когда рядом разрываются снаряды, конечно, чувствуешь себя совсем иначе, это не передать словами. Страшно, очень страшно. Страх есть всегда и у всех. Нет таких людей, которые не боятся. Просто преодолевают его по-разному.
– С верой?
– Во-первых, преодолеваешь себя – просто идёшь, потому что знаешь, что надо.
Потому что, если ты повернёшь назад, то пацаны с тобой уйдут тоже, поскольку ты командир. И ты им рассказываешь перед этим: «Пацаны, мы должны идти вперёд. Бояться можно, главное, не трусить». А потом, когда сам идёшь, хочется уйти назад. Очень сильно хочется. Или просто хотя бы не пойти туда, куда дали задание и нужно будет дойти. И людей довести или завести. Задачи у нас разные. Бывает, секретную информацию донести надо либо корректировщика спрятать, чтобы он скорректировал удар, потом его обратно вывести – разные задачи. Если сказать, что «не смогли дойти, попали под обстрел, переждали, ушли назад», то тебе никто ничего на это не ответит. Но парни, если хотя бы раз увидят эту слабость, больше не поверят своему командиру. Жизнь сразу проверяет на прочность. Порой задачу приходится выполнять через силу. И по-человечески это нормально.
Вера, конечно есть, там всё сразу обостряется кратно, по-другому, нежели здесь. Для меня до военной службы важны были церковные правила, службы. Там же я не читаю никаких правил вообще: ни утреннего, ни вечернего. Никаких. Просто «Господи, помилуй!» и пошёл дальше работать. Молитва «Господи, помилуй!» самая распространённая. Особенно когда в тебя начинают стрелять, – ты бежишь, и там только «Господи, помилуй!» и остаётся. Но она из глубины сердца, очень искренняя. Там столько опасных моментов было и в моей жизни, и в жизни пацанов…
– Вы им помогали не только делом, но и словом?
– Словом помогаешь, да. Язык человеку дан, чтобы словом помогать. Не только примером, это само собой разумеется, но и находить слова поддержки. Не материть, а помогать. Случаев много, но почти каждый раз, когда впадаешь в ступор, а обычно это во время обстрела или полёта дронов, надо сесть, успокоиться, переждать и идти дальше, а не можешь... Не физически, а вот именно психологически, попросту не можешь, у меня такое каждый раз бывает. Преодолеваешь себя и начинаешь выдвигаться. Группой. А бывает так, что один солдат сидит, не идёт и всё – встать не может. Ну что делать, сажусь рядом с ним, начинаю говорить. Сейчас даже не вспомню, о чём и что говорю. Да и не важно это. Просто человеку важно ощутить рядом другого – друга, товарища, старшего, офицера. И он поднимается и идёт дальше. Война – это преодоление себя и помощь товарищу.
– Сегодняшняя ситуация на СВО отличается от той, что была год назад?
– Да. Мы совершенно не были готовы к новым условиям войны, к дронам. Они нас прямо посыпали, следили за каждым нашим шагом. Они видели, как мы передвигаемся, а мы не знали, как от этого спасаться.
На сегодняшний день произошёл существенный технический скачок. Появились ФАБы. Это прямо разрешение ситуации, давно так нужно было. Начали бить по электростанциям, по железнодорожным путям и станциям, что нам раньше запрещали, по хабам. Там гражданских сейчас нет, там все военные. Сейчас война стала более грубой и более умелой. У нас тоже появились дроны, их, конечно, хотелось бы ещё больше, но они есть, что очень помогает.
– Чем тыл может помочь фронту? Я знаю, что достаточно большие суммы собирали прихожане Петро-Павловского прихода и отправляли вам. Что приобретали на эти средства?
– Запчасти для машин. У нас была и есть проблема с техникой – она очень быстро выходит из строя: через месяц-полтора машины превращаются в полный хлам. Запчастей не хватает.
– Из-за обстрелов?
– Из-за дорог, из-за обстрелов – всё вместе. Но дорог там нет вообще. Просто нет. Кроме как на уазиках, «Нивах» и джипах не проехать. И поэтому я попросил, чтобы нам присылали именно деньги. Это прямо огромная помощь, нам каждый месяц присылают суммы, причём приличные. Мы смогли купить несколько машин именно для своей роты. В роте есть свои ремонтники, чтобы подшаманить технику после выезда. Мы без машин вообще никуда. Нам хотя бы до «ноля» нужно доехать на машине, иногда людей завозим на «ноль» на нескольких машинах, сами передвигаемся, бывает срочная эвакуация. У нас есть, конечно, джипик – парень-водитель съездил домой в Казань, там предприниматели собрали деньги, купили ему машину, далеко не новую, но сам факт – джип «Судзуки». Он нас прямо спасает: там ходовка совсем другая. Тот человек, который этот джип «подогнал», пожелал нашему парню: «Обратно чтоб на нём вернулся». Правда, сейчас этот джип уже весь дырявый, но живой, мы его сохраняем. Лейла его назвали.
– То есть там нужны деньги, и всё, что необходимо, можно купить на месте?
– В данном случае так. На запчасти, слава Богу, храм помогает, за что огромная благодарность нашим прихожанам. Если бы нам прислали ещё дроны, – о, это было бы вообще замечательно. FPV-дрон, он, в принципе, не такой уж дорогой. Но это уже к предпринимателям надо обращаться. Я пару раз обращался, но выделили очень маленькую сумму, наш храм собирает намного больше.
– Сейчас в Полевском набрало обороты движение по плетению маскировочных сетей. Как они там помогают?
– Такие вещи всегда необходимы. И они у нас есть. Мы ими машины маскируем. Разглядеть их тяжело, особенно сейчас, летом. Если правильно натянуть, то и личный состав под сетями не видно. Мы ещё там всякие хитрости делаем, чтобы тепло тоже сильно не выходило. Большая благодарность движению "Шьём для наших". Девочки под руководством Лилии Ралифовны Тетервниковой сшили и подарили такое количество нужных вещей! В этот раз везу от них подарки всей роте.
– Алексей Алексеевич, если бы вы уезжали из Полевского на машине, что бы загрузили в багажник из самого необходимого?
– Я бы набрал полный багажник влажных салфеток.
– Неожиданно!
– Да, влажных салфеток. И воды. Там нет воды и света, а как-то надо содержать себя в чистоте. Нам сухой душ выдают, но он быстро расходуется.
Я говорю, у меня ценности очень сильно изменились. То, из-за чего я здесь переживал, там не имеет значения. А вот вода приобрела особую ценность. Там люди погибают, пытаясь раздобыть воду. В колодцах воду брать нельзя: она отравлена. У местных это большая проблема, они по подвалам сидят. Видят, что русские пришли, просят: «Парни, водички дайте».
– Как наших встречают местные?
– Знаете, как обычно я определяю отношение к нам? Если при подъезде к населённому пункту тебе дети машут на дорогах, значит, местные к нам относятся хорошо. А если их нет, значит тут к нам относятся плохо. Есть места, где много недовольных.
– До вас доходят детские письма?
– Да, большими пачками. Мы их всегда читаем! До конца всё прочитываем и на 2–3 раза перечитываем, потому что дети пишут по-особому трогательно. Или видео прилетит с гражданки: «Мы вас любим, мы вас поддерживаем!». Конечно, наваливается эмоция, становится просто хорошо на душе. Мы иногда даже новости читаем, когда возвращаемся с передка в тыл.
У некоторых парней жёны заняли активную позицию здесь, на гражданке, – занимаются волонтёрством, сбором гуманитарной помощи, создали свой круг общения, поддерживают друг друга. И это очень важно и нужно. Это помогает и сплачивает нас, даёт силы и внутренне укрепляет. Поддержка хороша не просто на словах, а в действиях наших соотечественников.
– Живёте там в блиндажах?
– Либо в блиндажах, либо в домах, либо в подвалах разрушенных предприятий. Подвалы – самое безопасное. Если холодно, одеваемся потеплее. У нас есть окопные свечи (и армейские, и из гуманитарки), ими греемся. У нас даже есть чем делиться с местными – они же тоже без тепла и света сидят.
– Каким вы уезжали и какой вы сейчас?
– Не мне судить. Я стал какой-то более прямолинейный. Если я раньше мог смолчать либо намекнуть, то сейчас говорю прямо. Я считаю, что это правильно. Мне, может быть, этого не хватало раньше, говорили, что я «сильно добренький». А сейчас, может, даже грубый стал какой-то.
Армейский юмор вошёл в мою жизнь, порой без этого никак. Он своеобразный, грубый, но это только на словах.
– Алексей Алексеевич, расскажите о ребятах, тех, кто служат рядом с вами.
– Я горжусь нашими ребятами. Потому что, если мы приходим в какую-то деревню или поселение, люди не боятся выходить к нам. Они говорят: «Вы прошли, и всё спокойно».
Там, когда были азовцы или типа их, а местные кто-то выехать не успел, а кому-то и некуда было, они своих девчонок прятали по подвалам, потому что эти сволочи такие дела творили… Они рассказывали, прямо страшно.
– Местные живут торговлей?
– А ничем там больше не прожить. И то это километров за 15 до «ноля», а ближе к «нолю» ничего уже и нет. Там только мы местным помогаем тем, что у нас есть, и всё, несём им воды.
– Алексей Алексеевич, почти каждое лето с ребятами воскресной школы вы ходили в походы, сплавлялись по уральским рекам. Навыки, отточенные в походных условиях, как-то пригодились?
– Как бы то ни было, это помогает. Походы и сплавы вроде бы нельзя назвать развлекухой, ведь и сложные моменты у нас случались, и опасные: и огонь не горел, и палатки падали, и мы сами в речке оказывались.
– И документы у вас сгорали.
– Да, и документы, и деньги. Деньги и паспорт вместе лежали, а в паспорте икона. Паспорт обгорел вокруг иконы, номера и данные все сохранились. Я тогда думал, что всё, это крах, я провалил весь поход, надо сворачиваться и уезжать. Еле-еле принял решение, собрал всех старших, решили плыть дальше. У кого-то деньги нашлись, у кого-то банковская карта. И сгоревшие деньги, слава Богу, обгорели только по краю, на купюрах номера сохранились, я потом в банке их все обменял. Для меня это была тогда такая страшная ситуация, но я знал, что делать.
Всё, что мы натренировали в походных условиях, мне, безусловно, пригодилось: я знал, как развести костёр, как сделать так, чтобы дым не шёл, как реку перейти, как соорудить походную баню. Да, мы делаем там баню тоже, если встаём около речки. Раз, натянул быстренько маскировочную сеть, камни нагрел, и помыться можно.
Ну, конечно, не сравнить те походы, которые были раньше, и те, что сейчас: тут настоящая угроза для жизни и для здоровья.
Я считаю, что та молодёжь, что прошла с нами полевые условия походов и летних лагерей, не пропадёт и не растеряется в тяжёлых ситуациях. Они даже научат многих взрослых, которые приходят на фронт и не знают даже элементарных вещей, в зависимости от того, кто чем занимался в мирной жизни.
– Разговоры у костра во время походов помните? Когда вернётесь, наверняка снова пойдёте с детьми в поход. Что сказали бы им сейчас?
– Я бы сказал, что любое дело, за которое взялся, надо делать до конца. Пофиг как получится, но доделай до конца. Ну и терпение. Терпение и терпение. Физическое и психологическое. Нужно это развивать в себе. А ещё сострадание.
Сострадание в любом случае нужно и к местным, и к врагу. Прощение врагу – нет, не приходит. Я прощать их не хочу! А вот сострадать – да.
– Такая категоричность относительно непрощения – это из-за пережитого?
– У меня погибли друзья, товарищи, сослуживцы. И я это видел. А есть ещё ближе люди, с которыми ты там живёшь. Их смерть простить нельзя. Как простить это?
Да они там своих убивают, тех, кто остался, не уехал: стариков, женщин, детей. Они с ними такие вещи творят. И это делают славяне, братский нам народ, я считаю. У нас вера одна, у многих там родственников куча, друзей.
Там захоронения прямо возле дома. Смотришь, дом разрушенный, а рядом крестов 12–15.
– Почему? Вроде бы мировоззрение должно быть похоже с нашим.
– Война очень сильно меняет мировоззрение. Ещё раз говорю о них: они прямо зомбированы. По-другому это не назвать.
– А как же фронтовые 100 граммов?
– Нет, у нас идёшь с трезвой головой. Потому что пьяный – это опасность для всех окружающих.
Мы как-то взяли их штурмовика. Парень, 22 года, пловец. Паша. Здоровый такой. Учился в Англии. Чистый украинец. Его из Англии направили сюда на учения. Работал под боевыми наркотиками. Их каждые сутки должны были менять, а поскольку людей не хватает, его не сменили, у него наркотик отошёл, и всё, ломка и всё такое. Мы его взяли в плен.
– Есть какие-то яркие события, особенно врезавшиеся в память?
– Череда событий. Самые яркие, они же тяжёлые и связаны с потерями. Погибают боевые товарищи. И это больно.
Как-то раз мы приехали на КамАЗе в деревню, уставшие все. Обувь сняли и омываем ноги из бутылок. Выходит дедуля из подъезда, он там один живёт. «Мальчики, что вы делаете?» – «Что случилось, отец? Мы ноги моем, вспотели» – «Так это ж вода!». Мы смеёмся: «Ну а чем ещё можно мыть?». Когда поняли в чём суть, занесли ему несколько палет воды на 3 этаж, дали тушёнки. Дед аж заплакал.
Радостных случаев, честно скажу, не знаю, они какие-то мелкие. Был случай, над которым мы смеялись. Как-то полтора месяца на позициях стояли, устали. У парней был такой хороший блиндаж и радио. Они настроили какую-то киевскую музыкальную волну. И тут начался обстрел страшный. Танк бил прямой наводкой, а это очень страшный звук. И тут парни включают это радио на полную громкость, чтобы не слышно было танковых взрывов. А там какая-то банальная, глупая, мексиканская песня, такая зарядная, типа ламбады. Включили и начали ржать, нервно так, до коликов. И мы все, кто там был, запомнили эту песню. Парни её потом нашли, записали и, когда начинались разрывы, её включали. Когда кто-то приходил: «Вы что делаете?», а мы такие: «Всё нормально, это наша обстрельная песня». Да, у нас ассоциация имелась с этой песней. Если где-то взрывы, значит, надо эту песню включать, и вот у всех поголовно эта песня есть.
– В своём кругу общаетесь по именам или по позывным?
– Только по позывным. У меня супруга, когда я первый раз на передок поехал, попросила ей имена ребят отправить, чтобы молитвенно их поминать, я не смог всех назвать. Когда вернулся, пошёл в штаб, взял список личного состава и так удивлялся нормальным именам и фамилиям своих сослуживцев. Сейчас я, конечно же, знаю имена всех, но это будучи уже более года командиром. Когда кого-то по имени назовёшь, это прямо дико звучит. Я там даже на своё имя не реагирую, настолько привык к позывному.
– Какие два разных мира. Вы сейчас в этом мире, но когда отпуск закончится, придётся делать шаг в тот, военный мир. С каким ощущением будет возвращение?
– Надо! Это как там, один к одному: переждал обстрел и надо двигаться дальше, там мои парни.
– В добрый час спросить, вы без ранения?
– Проникающих нет. Но меня цепляло, я вот сейчас от вас поеду в госпиталь. Получил контузию. Чудо произошло, конечно, Господь милостив. Мы попали под обстрел в Бахмуте, «кассетками» начали лупить. Надо быстрее двигаться. Мы побежали, я внимательность потерял, а там мины. И одна взорвалась. Повезло, что она была закидана мусором: железом, бетонной плитой. Меня взрывной волной отбросило, никого не зацепило. Я повредил голеностоп и левое плечо. Товарищи последние 300 метров на себе дотащили. Полтора месяца в госпитале отвалялся.
– Супруге не говорили?
– Я ей сказал, что случайно споткнулся. Но потом она от одного из наших парней узнала. Конечно, прислала мне лекарство, передала ортопедический ортез. А когда сейчас в отпуск приехал с документами о ранении, она увидела, конечно. Сейчас уже хожу без трости.
– Алексей Алексеевич, когда вы приехали в отпуск, что в первую очередь хотелось сделать по дому?
– Руки чешутся завершить стройку дома. Жена хотела нанять людей. Но я сказал: «Нет. Я сам». В прошлом году, когда я приезжал, видел, что на тепличке поликарбонат надо поменять. Сейчас погода настроится, я ее подремонтирую.
Хочется добраться до деревьев в саду, стригануть что-нибудь. Съездил в питомник, посмотрел. Парни молодцы, вырастили хорошую рассаду, вдвое увеличили закуп. Не зря я их оставил. Нормально, слава Богу! Жизнь продолжается.
Фото Елены Митиной, из личного архива Алексея Шахмина
Иллюстрации телеграм-канал «Я вижу»
