Старая жизнь и новый порядок

20 лет исполнилось Аксинье в 1917 году, когда она начала преподавать русский язык в женском начальном училище Полевского. Три года в России шла война, и искренняя, романтичная девушка-институтка не могла остаться в стороне: она писала письма солдатам, шила носовые платки, собирала посылки на фронт и жила ожиданием газетных известий с войны. Узнавая о поражениях русских войск, Аксинья уходила в институтский сад и на коленях умоляла Бога послать нам победу. И совсем по-детски давала обеты учиться на «отлично», если Бог услышит её мольбы.

Летом 1917 года Аксинья вернулась в Полевской и внезапно обнаружила, как изменилось настроение людей. На знакомых улицах хозяйничали ораторы и большевики, которые с презрением говорили о героях, святых и служении Отчизне, и призывали солдат бежать с фронта, оставив бои и окопы.

Из церковной летописи настоятеля полевского Петро-Павловского храма отца Леонида Смородинцева: 

«…Начались процессии с флагами по селению, митинги, началась говорильня с революционными «орателями», волна, захватившая всю массу населения, в сущности, ничего не понимающего в этих свободах, партиях, программах, и слепо перевалившаяся до нетерпимости к остальным – по-старому расточающего всякие обещания большевизма, прикрывавшегося кличкой «рабочей партии»…»

Из записей гласного Екатеринбургской Думы В.П.Аничкова, осень 1917 года:

«Повсеместно проходили митинги. Тема у митингов была одна: сепаратный мир с Германией и братание с немцами. В свободное от собраний время защитники родины сеяли панику среди горожан своей «революционной дисциплиной». Навести порядок среди солдат было некому. Екатеринбург всегда поражал меня малочисленностью полиции, а вследствие этого – фактической беззащитностью граждан. Случись что на улице, вы никогда не найдёте городового. Наскоро заменившая его милиция была во много раз хуже. В милицию после выпуска из тюрем попало много уголовных преступников…»

От молебна отказались

Студёный туман тянулся над гладью Верхнего пруда. Сентябрьский дождь сбивал последние листья с берёз и осин. На сельскую площадь на выборы в полевское волостное земство постепенно сходились люди. По указу Временного правительства с лета 1917 года в волостное земство могли вступать торговцы, врачи, учителя, священнослужители, и даже женщины, которые до этого таким правом не обладали. В толпе мелькали картузы, белые платочки, валяные шляпы, потрёпанные кафтаны, плисовые штаны, кожаные тужурки. Аксинья пробралась ближе к центру площади, где стоял гласный земства возле деревянного ящика для голосования.

– Братья и сестры! – по старинке обратился к собравшимся настоятель прихода отец Леонид, но его перебили чьи-то голоса:

– Какой ты мне брат?

– Ты поп, угнетатель народа!

– Граждане, выбираем представителей в земское собрание, – пытался перекрикивать гул толпы гласный, – пишите записки и кидайте сюда, – он показал рукой на ящик.

Хмурый мужик с широкой сутулой спиной первым опустил записку. Левой рукой он держал над головой красное полотнище, на холодном ветру колыхалась надпись: «Мира, хлеба, земли!». Чуть поодаль стоял бритый человек в кожаной куртке и исподлобья наблюдал за голосующими, засунув красные руки в карманы.

Из церковной летописи отца Леонида Смородинцева:

«…В сентябре месяце прошли выборы представителей в волостное земство, за рабоче-большевистский список было свыше 900 записок, за с-революционеров до 700 и за беспартийных до 120. Это укрепило почву под большевиками, так что и протесты о неправильности выборов от агитации до и во время выборов уже не поимели силы, – напротив, большевики смелели и наглели час от часу.

Так при открытии – во время волостного земства отказались от служения молебна, говоря: «Раньше-то служили, а Он нам не помогал, теперь попробуем устроиться своими силами...»

Таким же образом в октябре прошли выборы в уездное земство, а в ноябре и выборы в Учредительное собрание...

В октябре же большевиками была проведена и национализация завода, продуктов и капиталов его. Весь октябрь прошёл в закреплении позиций большевицкого правления: подбор служащих, занятие зданий, приватизация капиталов, увеличение заработной платы, уменьшение рабочего времени, надзор за рабочими, пропаганда большевизма в массе народной…»

Картошка вместо хлеба

– В земство не нужно принимать крикунов-орателей, это опора правительства! – доказывал соседу широкоплечий рыжебородый купец, больше похожий на извозчика.

– Знаем мы твоё правительство, – сплюнув, проговорил мужик с полотнищем. – Волостные сходы упразднили, крестьян оттуда изгнали, не дают жизни сельскому человеку. Большевиков надо в земство. От этих будет толк.

Пока люди голосовали и клали в ящик записочки, гласный земства, в мокром пиджаке, в фуражке с отвисшим козырьком, серьёзный, суровый, настойчиво упрашивал купца с чёрной бородой:

– Видал я, Фёдор Кузьмич, на рынке цену на зерно повысил ты вдвое. Народ картоху ест, продай людям свой запас зерна по прежней цене!

Бородатый купец, должно быть, очень скупой, сердито ответил:

– Хлеб – 25 копеек за пуд. Я керенки не печатаю.

«Постановлением Временного правительства от 27 августа с. г. цена на зерно повышена двое. В соответствии с новыми ставками оплаты за зерно и доставку его к станциям, пристаням и пунктам перемола увеличиваются цены как на муку, так и на другие перемолотые продукты...

Продажа хлебных продуктов частным торговцам с 5 сентября‚ мука же в лавках торговцев взята на строгий учёт и будет продаваться по карточкам и по особым нарядам от продовольственной управы». («Думы Урала» от 10 сентября 1917 года)

«Екатеринбургская городская управа остановила ввести выдачу чая по карточкам, одновременно с сахаром. Норма 1/8 фунта на человека в месяц. Хлеб и мясо продаются по карточкам». («Думы Урала» от 8 октября 1917 года)

«С утра 3 октября около помещения продовольственного комитета на углу Главного проспекта и Усольцевской началось глухое брожение и недовольство продовольственными распорядками в «хвосте» гражданок и граждан, жаждущих получить хлебные карточки.

Это недовольство, возникшее на почве ограничения хлебного пайка десятью фунтами, постепенно разрасталось, перешло сначала в громкие крики протеста, а затем в битьё стекол и выламывание перил на лестнице, ведущей в помещение комитета». («Зауральский край» от 5 октября 1917 года)

Фото из фондов исторического музея города Полевского

Опиум для народа

Просторная усадьба с флигелем на правом берегу реки Полевой возле Думной горы – так выглядело женское начальное училище, где начала работать Аксинья. Школьницы изучали русский и церковно-славянский языки, арифметику и грамматику, пение и Закон Божий. Русскую словесность в институте Аксиньи любила больше всех предметов, она зачитывалась произведениями о походах князя Игоря на половцев, героях Отечественной войны 1812 года – портрет генерала Тучкова девушка даже вырезала из школьной хрестоматии, за что её строго отчитала классная дама. После института она подумывала, не стать ли сестрой милосердия в белой косынке с красным крестом, но любовь к русской литературе всё же перевесила.

Закон Божий в училище до конца 1917 года вёл отец Леонид – порывистый, но искренний священник. На уроках батюшка рассказывал о событиях Священной истории, о Вселенских соборах, церковных канонах и многом другом, что так не любили слушать дети, и что казалось Аксинье таинственным и неоспоримым.

Даже в самых страшных снах девушка не могла представить, что русский «народ, глубоко верующий в сердце своём», как она считала, предаст свою Церковь и с энтузиазмом согласится, что религия – это «опиум».

Из церковной летописи отца Леонида Смородинцева:

« … Большевистская пропаганда уже практически вытеснила из сознания немалого числа рабочих и служащих Полевского завода религиозные убеждения. Обязательное преподавание Закона Божия отменили почти повсеместно.

Но родители школьников и школьниц на своих школьных родительских собраниях постановили по-прежнему вести Закон Божий, приняв на себя – по числу школьников – уплату жалованья законоучителям по прежней норме…»